Министр любви [cборник рассказов] - Александр и Лев Шаргородские

Слуга — негр принял Ари и попросил подождать — Абу — Мусса молился.

Ари ждал в салоне, под большим портретом Магомета. Все было застлано коврами, на бронзовом столике стоял кальян.

Абу — Мусса появился неожиданно, огромный, в белом бурнусе и в носках.

— Селям Алейкум, — произнес он сладко.

— Алейкум — селям, — ответил Ари.

— Прощу прощения, что заставил ждать. Мы, арабы, молимся пять раз в день.

— Аллах — Акбар, — философски ответил Ари.

— Немного исламского бальзама? — спросил Абу — Мусса, наливая кофе, — напиток, открытый арабами. Очищает мысли и приближает к Аллаху.

Абу — Мусса пристально смотрел на Ари, взгляд был тяжел.

— Восток, — подумал Ари, — пустыня.

— Вы меня не узнаете, маэстро? — произнес вдруг Абу — Мусса.

Ари вгляделся в лицо бедуина.

— Н — нет, — выдавил он.

Абу — Мусса взял скрипку и тяпнул ею по голове Ари.

— А сейчас?!

И Ари вспомнил — бедуин в бурнусе был его однокашником Семкой Цвеем. Семка бил его скрипкой по голове и смычком по шее. Тех, кто играл на виолончели, он трахал виолончелью. Зельдович играл на контрабасе…

Потом его водили к психиатру…

— Он не должен был выбирать такого инструмента, — печально сказал Абу — Мусса и затянулся кальяном. — Паганини пришел за долларами?

Ари захотелось уйти. Он же не знал, что Абу — это Семка, а Мусса — Цвей, разгильдяй из «5–Б».

Ари встал и направился к двери.

— Не выпить арабского бальзама — обидеть хозяина, — заметил Абу — Мусса.

Ари остановился.

— Вы не заметили, маэстро, — продолжал бедуин, — что у тех, кто бьет скрипкой по голове, денег всегда больше, чем у тех, кто на ней играет?

— Как ты стал арабом, Сёмка? — спросил Ари.

— Воля Аллаха. Вначале я был раввином в Израиле — никому не посоветую: евреи — умный народ, они задавали мне вопросы, на которые невозможно было ответить. И я начал продавать дома, которых не было. А что мне оставалось? Дома мои шли, как мамины пирожки — потому что были недороги, прекрасны и все с видом на Средиземное море.

Я продал три виллы, на четвертой меня прихватили.

Как тебе нравится?! — евреи судят еврея, бывшего раввина! Позор! Ужасная страна, хорошо, что ты в нее не поехал.

Я сел в первый попавшийся самолет, я даже не знал, куда он летит, и приземлился. Довольно красиво, все похожи на евреев, но все говорят по — французски.

— Где мы, простите, приземлились?

Отвечают: — В Париже!

Хорошо, в Париже так в Париже, что мне делать в Париже? Я начал продавать «Шанель», которой у меня не было. Но мы делали такую «Шанель», что она пахла лучше настоящей. На двухсотом флаконе меня взяли. Я сел в первый попавшийся самолет — я даже не знал, куда он летит — ты заметил, наша жизнь напоминает такой самолет, и приземлился. Жара, пыль, песок, все в балдахинах!

— Простите, куда я прибыл?

— Вы в Катаре, — отвечают.

— В Катаре?! — До сих пор я знал катар верхних дыхательных путей. — Что за Катар?

Мне объяснили. Чем можно заняться в Катаре? Я начал продавать месторождения нефти.

— Которых не было?

— Конечно, зачем мне их надо было бы продавать, если б они у меня были?

Я тебе скажу, в Катаре не такие мудрецы, как в Израиле, когда они задают вопрос — всегда можно ответить.

Меня прихватили на третьем месторождении. Ах, какое это было месторождение! Фонтан бил — видно было в Кувейте, залежи — на двести лет, к тому же там был и марганец. Я открыл в Катаре марганец, его там было больше, чем в Чили. И, несмотря на это, они меня взяли. Я сел в первый попавшийся самолет — на этот раз я знал, куда он летит — и приземлился в Израиле. Израиль евреев арабам не выдает — Блаженная страна! Не понимаю, почему ты туда не поехал. Они с меня, конечно, потребовали деньги за три виллы, я им дал на пять и на синагогу — что мне стоило после нефти и марганца? Я им дал еще и на открытия новых месторождений, и на хайфский оркестр — но уже отсюда, поскольку эти евреи — ужасная страна — хотели меня судить, как катарского шпиона! Вот тебе вся тысяча

и одна ночь…

Он самозабвенно затянулся кальяном.

— Почему ты остался арабом, Сёмка? — спросил Ари.

— Мне показалось, что тут не очень любят евреев. И потом, быть богатым арабом как‑то спокойнее, чем богатым евреем.

Он вдруг упал на коврик и начал биться головой.

— Прости, мы молимся пять раз в день.

С ковра доносилось заунывное пение.

— Аллах акбар, — вопил он, — акбар аллах! Сколько барилей ты хочешь?

— Что? — не понял Ари.

— Аллах акбар, — вновь взвыл Сёмка, — один бариль — тридцать долларов, 400 барилей хватит, аллах акбар?!

— Не знаю, сколько барилей надо на концерт?

— Ай май дай яй, — донеслось с коврика…

Ари ушел с 500 барилями в кармане — Абу — Мусса подкинул несколько барилей на фрак и пару на парикмахера.

«— Зачем мне парикмахер, — думал Ари, — я двенадцать лет лысый».

Он вспомнил музыкальную школу, себя в коротких штанишках и как бабушка причесывала его перед конкурсом.

— Держи фасон, — говорила она.

Первую свою премию он отдал ей.

На вечер Абу — Мусса пригласил Ари в ресторан. Он заехал за ним на лимузине.

— В какой пойдем? — спросил Абу — Мусса — в еврейский мне нельзя, от арабского воротит. Так люблю фаршированную рыбу — а приходится жрать кускус, чтоб он сгорел.

Сошлись на свинине.

— Единственное, что обожаю — хороший кусок свиньи, — сказал Семка, — и что мне подкладывает судьба? Родился евреем, стал арабом…

Пойдем в какой‑нибудь бирштобе и съедим по молодому поросенку.

По случаю Абу — Мусса переоделся в европейский костюм и жрал ножку руками.

— Ммм, — мычал от удовольствия, — перейду в христианство, с утра до ночи будут глодать свиные ножки.

Они вспоминали школу, учителей…

— Помнишь, как я ток через физика пропустил, — ржал Семка, — 220 вольт. Потом он вспомнил и химичку, которой в борщ подлил фенолфталеина.

— Она заслуживала и серной кислоты, — добавил он.

То ли от обильной пищи, то ли от трех бутылей пива Абу — Мусса взгрустнул и начал вспоминать свою маму.

— Нет, старик, хорошо, что мать моя, пусть земля ей будет пухом, не имела средств, чтоб учить меня на скрипке. А то б я стал скрипачом и бродил по свету с протянутой рукой, как ты.

— Слушай, — обиделся Ари, — возьми назад свои барили, ей — Богу, мне будет легче.

— Не обижайся, я не хотел тебя обидеть. Я после пива всегда чушь несу.

Он затянулся сигарой.

— Слушай, а почему б тебе не стать арабом? — вдруг спросил он. — Евреев — скрипачей, как ты — мало, но есть. Скрипачей — арабов, как ты, нет! Хочешь стать выдающимся арабским скрипачом?

— Спасибо, — поблагодарил Арии.

— Зря! Тебя осыпят золотом, у тебя будет гарем!

— Гарем мне уже предлагали, — ответил Ари. — Мир наш висит вниз головой — сначала ты стал арабом, теперь предлагаешь мне.

— Среди арабов не меньше евреев, чем среди русских или американцев.

Придет время — и каждый третий шейх окажется евреем. Я уже тебе придумал имя — Амир Хусейни. Ну, все двери откроются перед тобой! Почему ты не хочешь стать выдающимся арабским скрипачом? Величайшим еврейским тебе уже не стать!

— Отстань, — попросил Ари.

— Правильно, что я бил тебя скрипкой по башке! Я так хотел играть, я хотел песни, я плакал, а смычком водил ты. Я так хотел песни… — Семка замолчал. — Я сейчас тебе скажу одну вещь, никому не рассказывай, что тебе поведает старый араб Абу — Мусса — я хотел бы бродить по свету с протянутой рукой, но со скрипкой через плечо.

В прокуренном бирштобе Ари печально смотрел на стареющего араба.

— Когда у человека забираешь песню, — сказал Абу — Мусса, — он начинает продавать дома, которых нет…

— Скажите мне, любитель свинины, — спросил Ари, — вы бы хотели просить деньги у какого‑нибудь Абу — Муссы?

— Что деньги? — протянул Семка, — у кого мне попросить красоты?

Какой спонсор даст мне гармонию… Я хочу песни…

Он напился в тот вечер, Абу — Мусса, он плакал над убитой скрипкой.

— Но зато, я сейчас могу помочь своему другу, — сказал он, — я устрою тебе небывалый концерт.

— У меня уже были небывалые, — ответил Ари, — я великий музыкант.

Я стоял на лучших сценах мира. Нет народа, который бы не аплодировал мне.

— Спонсоры тоже люди, — произнес Абу — Мусса, — им тоже нравятся огни рампы и овации народов. Только они выбивают аплодисменты не скрипкой, а кошельком. Имя мое украсит афиши и программки, и после концерта я поднимусь на сцену и буду кланяться в свете прожекторов.

— Не один, — заметил Ари, — кланяться будут также Бирштейн и Ди Фраго.

— Хорошо, кланяться будут трое. Маэстро не должен забывать, что благотворительство прежде всего должно помогать благотворителям…